– Долгое время ваш коллектив больше знали за рубежом. Сейчас началась череда концертов в России. Отзывы невероятно тёплые.
– Я бы сказал, что мы активно ездим по России последние лет пять: Урал, Сибирь, Дальний Восток. В Москве, Питере мы всегда выступали периодически. Сейчас просто у нас в России хороший менеджер, который сам взялся нас продюсировать, думаю, вполне успешно. Нашу музыку и раньше знали, в 70-80-х годах, просто, наверное, подзабыли.
– Название Хуун-Хуур-Ту как переводится?
– По-тувински наше название звучит как Хун Хурту. Хун – это солнце, Хун Хурту – как бы верчение лучей. Наверняка вы видели солнечные лучи, пробивающиеся на закате или на восходе сквозь облака, деревья.
– В материалах о вашем квартете в основном пишут, что коллектив занимается возрождением тувинского горлового пения. Только возрождением или всё-таки ещё что-то своё привносите?
– Да я бы не сказал, что возрождением. Эта музыка никогда не умирала. Мы просто продолжатели. Какое-то время, возможно, пропал к ней интерес. Конечно, некоторые песни были позабыты и неизвестны до поры до времени. И мы, как археологи, находили их через бабушек, дедушек, чтобы показать миру.
– Какое-то сакральное предназначение у горлового пения есть?
– Наши люди – анимисты, то есть мы одухотворяем всё живое, что нас окружает. И поэтому тут сакральным может быть отношение к природе, жизни, старшим, соблюдение вековых традиций. И несмотря на то, что эти техники использовали шаманы, всё-таки горловое пение – народная культура. Это фольклор, эссенция человеческого духа, голоса. Почему люди стали придумывать инструменты? Они же бессловесны. Но это музыка, и она всё равно действует помимо слов.
– Горловому пению где-то учат?
– Сейчас да. У нас открылся культурный народный центр. И наши коллеги преподают тувинское горловое пение всем желающим.
– Только мужчины могут так петь?
– В прошлые времена для женщин это было табуировано, поэтому пели только мужчины. Но сейчас есть строптивые, которые тоже хотят научиться.
– Вы упоминали про фольклор. В своих произведениях к каким-то легендам обращаетесь?
– В том-то и дело, что у нас все инструменты из легенд, мифов, бытия. Поэтому естественно.
– Любимая легенда есть?
– Есть. Легенда об игиле. Это такой инструмент двухструнный, смычковый, струны из конского волоса. Если вкратце, мужчина шёл за дровами в лес. Разразилась непогода, буря. И он спрятался в пещере, где через некоторое время слышит из глубины горловое пение, но вместе с ним идёт странный небесной красоты звук. В глубине пещеры мужчина увидел костёр и рядом старика, который протянул ему инструмент, издающий эти прекрасные звуки. Мужчина взял инструмент. Но после игры на нём увидел, что вместо топора лежит только лезвие, дрова, что он собирал, превратились в труху, а рядом никого нет. Спустясь к юртам, он не нашёл своего дома. Начал спрашивать людей, и оказалось, что его родных уже нет в живых давно. Прошло 100 лет.
– Как в сказке Павла Бажова «Каменный цветок»: искусство поглощает человека, и он забывает про время. А инструменты сами делаете или где-то заказываете?
– Раньше сами делали. Но сейчас у нас есть родственники, которые стали мастерами, мы у них заказываем.
– Ваш инструмент из чего сделан?
– Мой инструмент называется дошпулуур. Дерево – наша сибирская лиственница. С двух сторон кожа, желательно, горного козла. Хотя некоторые использовали и рыбью кожу. Раньше струны заплетались из конского хвоста или из бараньих жил. У меня сейчас нейлоновые струны. Правда звучание на таких немного отличается. Стоит отметить, что необычна техника исполнения. Обычно принято прижимать струны, а здесь, наоборот, отжимаем.
– Где-то в мире ещё есть горловое пение?
– Только в центральном азиатском регионе: Алтай, Саяны. Со временем дошло это до монголов, потом вплоть до башкир. Но мы считаем, что корень всё равно в нашем районе. Горловое пение распространилось по кочевой культуре и обрело много стилей и подстилей.
– Эти инструменты использовали в шаманских обрядах?
– Нет, это чисто народные, фольклорные. Шаманы по сути своей были музыкантами и на инструментах играли. Но использовались ли они в ритуалах, сомневаюсь. Хотя у нас есть шаманский бубен.
– Вы приветствуете электронные аранжировки своей музыки?
– Некоторые из них. Почему бы и нет. Сейчас такие возможности электроники, что от нас вообще ничего не зависит. Они берут наши чистые треки и накладывают всё, что им заблагорассудится. Тут уже ничего не сделаешь. Иногда натыкаешься на очень интересные сочетания. Вполне нравится. Есть и неприятные вещи.
– Запись первого альбома производилась за рубежом. Не проще ли здесь было?
– Первая запись у нас была в Лондоне. В те времена мы как раз выехали за границу, потому была возможность и потребность. К тому же, там у нас есть знакомые, которые помогли записать почти бесплатно. Здесь таких условий не было. В Москве по тем временам дороговато обошлось бы. Потом писали в Голландии, Шотландии. Приходилось совмещать с гастролями.
– Публика в разных странах чем-то отличается?
– Всё зависит от национального восприятия культуры. Кто-то топочет, кто-то кричит, кто-то аплодирует молча, кто-то с возгласами. Всегда шокировало у немцев то, что они к концу приходили в восторг, а так весь концерт – тишина. Спокойные, ровные. Американцы, допустим, заводятся сразу после первых песен. Венгрия нас удивила интересной реакцией. Зрители после песен аплодируют коллективно и с ускорением, а потом замедляются.
– Сейчас в России идёт год кино. О вас фильм документальный есть?
– Мы сами сделали маленькие зарисовки, как приезжаем домой, и собрали в небольшой фильм. Он называется «Из дальних странствий возвратясь».
